-Как тут уютно, -- сказала Мария.
Знаю я этот уют. В концлагерях возле бараков смерти цвели клумбы с
геранями, а по воскресеньям играл лагерный оркестр; под эту музыку
заключенных мучили, били плетьми, а то и медленно удавливали в петле. Не зря
ведь про Гиммлера рассказывали, как нежно он любил своих ангорских кроликов.
Ни одного не дал зарезать. Зато еврейских детей посылал на погибель
бестрепетно. Тысячами.
Я чувствовал во всем теле легкую дрожь. Я вдруг усомнился, смогу ли
когда-нибудь снова вернуться в Германию. Я знал -- ничего в жизни я не желаю
столь же страстно, как этого возвращения, но помыслить его себе никак не
мог. И вообще -- тут что-то совсем другое. Я ведь мечтал вернуться на
родину, чтобы отыскать убийц моего отца, а не для того, чтобы снова там
жить. И сейчас, вот сию секунду, я почувствовал, что не сумел бы там жить.
Меня бы всю жизнь преследовала эта двойная оптика: страна безобидных
обывателей и, ее тенью, страна исполнительных убийц. Я чувствовал, что уже
никогда не смогу их разделить. Слишком часто и страна, и люди менялись прямо
у меня на глазах. Да и не хочу я ничего разделять. Передо мной отвесная
черная стена, непреодолимая преграда. Передо мной убийства, которые
истерзали всю мою жизнь. При одной только мысли о них все во мне закипает и
много дней не может успокоиться. Нет мне житья, пока я не расквитаюсь за эти
убийства. Именно расквитаюсь -- речь не о правосудии. За жизнь моих близких
убийца поплатится своей жизнью.

Э.М.Ремарк